Война, смерть и звёзды
Работы Петра Милованова увидеть просто – достаточно зайти в собор Александра Невского и вам откроется: полсотни икон, уникальная роспись. Корреспондент «АиФ-Новосибирск» пообщался с художником – иконописцем и узнал, какие основы дает человеку религия.
Светлана Фролова, корреспондент «АиФ-Новосибирск»: Вы родились на Сахалине, до войны. Что вы помните из детства?
Петр Милованов: Начиная, наверное, с двух лет. Это была середина 1940-го года. На меня не обращали внимания – потому что был праздник. Я вышел на улицу и впервые увидел звёзды… Шум весёлых людей и звёзды – вот самое первое моё воспоминание.
Помню первую электрическую лампочку – до этого была керосиновая. И 1945 год – объявили Победу. Кто-то радовался, кто-то плакал. От того, что не вернулся отец, сын, брат.
- И когда вы поняли, что будете рисовать?
– В семь лет. Мама второй раз вышла замуж, за образованного человека. И на полках у нас появились Маркс, Энгельс, сказки Пушкина и другие книги… Однажды отчим принёс в дом картины. Одна из них – копия картины Васнецова «Иван Царевич и серый волк». Другая – кого-то из голландцев. У нас дома был портрет Сталина, а на столе – красные чернила.
Я говорю братишке: «Хочешь, я нарисую Сталина?» Взял лист бумаги, красные чернила и нарисовал... Уже во втором классе я познакомился с местными художниками, и меня признали за своего. Когда я окончил 7 классов, уехал учиться в Иркутское художественное училище. Летом 1959-го я оказался в Новосибирске по стечению обстоятельств.
Первая икона
– Уже с третьего курса училища я часто посещал библиотеку. А там была литература по живописи: импрессионизм, постимпрессионизм, кубизм и весь модерн до 1917 года. Служил в ней прекрасный библиотекарь Константин Александрович. Училище было старое – дореволюционное. И когда приходили уничтожать книги – в 1938 и в 1948, он кое-что успел спрятать. Вот эти книги и сохранились как будто для меня.
Никого, кроме меня, в эти годы данная литература не интересовала. А библиотекарь ко мне хорошо относился: я даже брал что-то на дом и копировал, читал. Я был на хорошем счету – четвёртый курс окончил на пятёрки. Но на пятом зимой мне поставили все двойки. Потому что я уже стал писать фон такой, какой мне надо, поэтому чуть было не остался без диплома. В Новосибирск я приехал уже продвинутый. И когда увидел издание «Русская икона», не спал целую ночь. Ничто в жизни меня так не поразило, как русская икона, которую я стал изучать.
Моя первая икона – «Георгий Победоносец». Но и до этого начал делать композиции на христианские темы, чем и занимаюсь до сих пор. Но не канонические, а произвольные.
Я в восторге от христианской культуры. В том числе от «Откровения Иоанна Богослова» – это вообще фантастика.
– Сложные отношения между верующими и неверующими вас касались в советское время?
– Я же никуда с этим не лез, просто сам занимался и всё. К слову, я стал членом Союза художников только в 2006 году, в 68 лет. Потому что только в девяностые годы художник почувствовал себя свободным.
– Почему церковь против сект?
– Потому что это разрушает её основы. И церковь хороша тем, что она консервативна. Благодаря этому она уже века держится. Если основы разрушить – падёт. И тогда мы потеряем самое главное: основу морали, и понятие добра и зла начнёт меняться. А это – стержень человечества.
Кто объяснит чудо?
– Говорят, для икон должны быть особые краски.
Краска размешивается, затирается – нравится мне слово «творится».
Растираешь, собираешь в баночку и пишешь. Это древняя техника – отработанная столетиями. В пятнадцатом веке братья Эйк изобрели масляную краску. Сейчас появились разные техники. Но, в принципе, не важно, какой краской написана икона. Важно, что создаётся образ для человека, который через него общается с Богом.
– Много иконописцев в Новосибирске?
– Есть в Богословском институте иконописная мастерская Андрея Кордакова. Но сейчас почти не заказывают иконы – всё заменила печать. И разницы нет. Однажды, когда я расписывал собор Александра Невского, принесли много мироточащих икон. Собрали их по России. Считалось, что может мироточить икона, написанная на доске. Но, оказывается, порой мироточит и напечатанная на бумаге, металле! Вот чудеса-то…
– Собор Александра Невского вы расписывали вместе с сыном?
– Я расписывал, разрабатывал все эскизы – от начала и до конца. В куполе и барабане помогал сын. Этот собор расписывал я ровно десять лет (с 1997 по 2007 год). Это очень долго. Площадь собора около тысячи кв. метров, а я мог осваивать лишь порядка десяти кв. м в месяц.
Работал и во время службы. Только в воскресенье выходной. Иконостасы – тоже мой проект. Их нужно было сочинить, рассчитать, найти образцы – разработать все орнаменты. Храм византийский. И роспись должна соответствовать его канонам. У меня письмо не рублёвское, а как в Софии и других храмах Византии. Русская иконопись более мягкая, душевная. А там очень суровое всё.
– А вы и по стране церкви расписывали?
– Самая сложная работа была в селе Аблязово Пензенской области. Это бывшая усадьба одного из министров при Екатерине. Аблязов поставил там белую каменную церковь. И пригласил итальянцев, которые расписали и поставили иконостас в барочном стиле. Вот это чудо из чудес! Совсем немного в России таких иконостасов. И когда по счастливому случаю меня пригласили на реставрацию, это было удивление и восторг. Что самое интересное – до меня никто к нему не прикасался. Вот этот храм и был самой серьёзной и цельной работой в моей практике. До собора Александра Невского.
– Вы говорили, что вопрос росписи храмов вас уже не интересует. Почему?
– С 7 – 8 лет я мечтал стать художником. Художник – понятие широкое (я имею ввиду художник-живописец). Дизайнер, проектировщик, иконописец – тоже художники. Этому я отдал 50 лет жизни, а вот живописью занимаюсь урывками. Только в 75 лет я могу сказать, что на первом месте – живопись. Каждый день с радостью хожу в мастерскую и пишу картины. В октябре 2018 года откроется моя персональная ретро-выставка. Такую выставку я понимаю, как посещение ренгенолога. Ренгенолог просматривает, в каком состоянии твои внутренние органы, а зритель – в каком стоянии твоя душа. Для меня равно важно – самому оценить результат своего труда, как бы взглянув на себя со стороны. И как отнесутся те, кто придет на выставку.
Дело в том, что и картины сейчас никто не покупает. Вот в театр любят ходить, а картины не любят... Временами мне дают реставрацию. И ещё иногда пишу мерные иконы – по размеру родившегося ребёнка берётся доска и на неё пишется образ того святого, именем которого назван ребёнок.
Походы в свою мастерскую я не называю «ходить на работу». Есть шутка: «ходить на работу» – это к деньгам. Это не мой случай. Я хожу в мастерскую, тружусь, но это совсем не к деньгам. И если иногда приходит заказчик, я пишу с большим удовольствием. Если раньше я по вечерам–воскресеньям поддерживал в себе угольки живописца, то теперь я этим занимаюсь почти постоянно. Перевернулось всё.
Смотрите также:
- Варварски разрубили на части. Музейный работник о вере и искусстве →
- Николай Сарычев о счастье: «Гнаться за миражами — неправильно» →
- Живые картины. Художник пишет лики святых «по памяти» →