«Самолеты бомбили деревню». Новосибирский ветеран о жизни в оккупации

Почти треть территории СССР в годы войны оказалась под контролем фашистских захватчиков. В оккупированных городах и сёлах оставались в основном старики и дети, на чью долю выпали нелёгкие испытания.

   

   

Бомбы у порога

Николаю КОТЛЕРУ, жителю Новосибирской области, было всего 5 лет, когда началась война. «Летом 1941 я вместе с дедом приехал домой в с. Устивица Полтавской области, позже оккупированной немцами, – вспоминает Николай Иванович. – Была суббота, 21 июня, а в воскресенье началась война. Поднялась суматоха, мужчины готовились на фронт. Заплаканные женщины, помню, собирают дядю Стёпу на войну, а дедушка дымит самосадом. Дядя Стёпа (брат моей матери) попрощался со всеми, нам наказал беречь женщин и дедушку, чтобы помогали им во всём, и ушёл на фронт, откуда так и не вернулся…

В селе из нашей семьи остались дедушка с бабушкой, сноха тётя Настя и мы – трое ребятишек. Вскоре начались налёты немецкой авиации. Самолёты бомбили деревню, и особенно сильно доставалось машинно-тракторной станции. Жутко было наблюдать, как от самолёта отрывались бомбы и с воем падали на землю. Казалось, что они летят прямо на тебя. В один из таких налётов снаряд упал прямо во дворе, когда я играл возле хаты, и большой осколок срубил молодую вишенку возле крыльца. Я был всего в нескольких метрах от того места. Когда потрогал ствол дерева рукой, он оказался горячим.

Скоро снаряды начали долетать и до дома. Дед вырыл землянку во дворе, где мы прятались при обстреле и бомбёжках, хотя при попадании бомбы в землянку она бы нас, наверное, не спасла.

Вражеские «карамельки»

Многие люди стали покидать село. Других призвали на строительство оборонительных сооружений, в основном на земляные работы. Оттуда доносились невероятные слухи: немцы добрые, порядочные и даже дают детям конфеты. Между тем небо на западной стороне было освещено заревом горящих сёл, слышался грохот артиллерийской канонады.

Однажды задрожала земля, раздался лязг гусениц и в село ворвались танки и мотоциклисты с солдатами. Танки показались страшными и огромными – каждый, как дом. Они быстро проносились мимо нашей хаты и останавливались в саду возле правления сельсовета. А мы, три брата, выскочили за хату и широко раскрытыми глазами смотрели на проходящие мимо вражеские войска. Вдруг возле нас остановился немецкий офицер на коне. Он посмотрел на нас и сказал: «Was ist das?» А младший брат Витя протянул к нему руку и говорит: «Дайте». Он подумал, что тот предлагает конфеты, о чём говорили некоторые люди, вернувшиеся с оборонительных работ. Когда же я увидел, что он расстегнул кобуру и вытаскивает пистолет, крикнул брату: «Тикаем!» и мы бросились в хату. А вскоре в наш двор приехал офицер с солдатами и потребовал «яйки, сало, шнапс». Требование этого «продуктового набора» было неизменным для всех проходивших через село немцев.

Как-то раз очередной любитель халявы нашёл в сарае яйцо и, ругаясь, с угрозами устремился к бабушке, размахивая автоматом. Я бросился к нему навстречу, пытаясь объяснить, что это яйцо – подклад, который показывает, где курице нестись. Обычно это яйцо лежит под несушками долго и к употреблению в пищу непригодно. Когда он его разбил, то увидел, что оно протухло. Он выругался, и, к счастью, на этом инцидент был исчерпан.

   

   

Временами в селе раздавались выстрелы и крики людей. А однажды слышал, как взрослые говорили, что какого-то мужчину привязали к двум танкам и разорвали. Он был то ли коммунистом, то ли партизаном. Мы с братьями решили на следующий день отомстить немцам. Насыпали им в котёл, в котором они готовили еду, крепкого дедушкиного самосада. Немец здорово ругался, а дед выпорол нас, не разбираясь, кто насыпал табак, – ведь это было опасно.  

Жить в оккупации приходилось по строгому распорядку: ходить по деревне можно было только днём, имея при себе пропуск. Есть было нечего. Пищу мы готовили из очистков от картошки, которые оставались после немцев, в ход шли воробьиные яйца и сами воробьи, а также вороны. Один раз, по словам деда, мы даже сварили кролика, хотя мне кажется, что это было другое существо. Летом было немного легче, когда появлялась зелень и рыба. Муки и хлеба практически не было.

Сложно было и с одеждой. Мы шили её из тех материалов, которые не сгорели и остались после посещения фашистов: из старого кожуха, полотна, которое ткали на самодельных станках из подготовленной конопли, пряжи и других тряпок. По виду это больше напоминало лохмотья.

К концу года немецкое командование известило население об открытии сельской школы и обязало всех детей шести лет посещать её. Там преподавали немецкий и русский языки, арифметику, естествознание и закон божий. Но на самом деле обучение сводилось к воспитанию послушности. Для этого преподавателям было рекомендовано применять телесные наказания. Меня учительница отхлестала металлической линейкой по ладоням за то, что я задремал на уроке. К нашей радости школа просуществовала недолго и вскоре закрылась.

В сентябре 1943 года немцы оставили село, но перед этим сожгли школу, почту, клуб, больницу, мельницу. Кстати, хаты в селе большей частью не тронули, спалили лишь несколько десятков. Забрали всех животных и домашнюю птицу. Через некоторое время в село вошли наши войска. Встреча с ними была такой великой радостью, какая бывает с самыми дорогими людьми после длительной разлуки. Ведь прошло около трёх лет немецкой оккупации. Бедность в деревне была ужасающей. Да и наши войска выглядели совсем по-другому, чем когда уходили на фронт – у солдат на ногах не было даже обмоток…»

Смотрите также:

• История Самуила Волка: как узник фашистского концлагеря выжил в гетто →
• Два года, проведённые в оккупации, навсегда изменили жизнь ребёнка →
• Холодная зима в Сибири. Как дети жили на войне? →