Амбиции не волнуют
–Олег, последние 15 лет вы прожили в Дрездене и были там востребованы. Почему решили вернуться в Новосибирск?
– За границей творческий процесс поставлен на поток, и это очень удобно: у тебя есть продюсер, который решает все вопросы– подписывает контракты, договаривается о финансировании. Творческий человек там освобождён от всей этой беготни, и мне это нравилось. Но в Новосибирске есть своё обаяние. Мне как художнику нравится некоторая неискушённость, искренность здешней публики. Европа, Москва, Питер слишком избалованы, публика там пресыщена. У них там столько всего происходит, что и десятой доли не переварить.А здесь головы людей ещё не забиты интерпретациями, и они могут позволить себе воспринимать искусство напрямую. Очень подкупает благодарность людей – для творчества важно ощущать связь с публикой, для которой работаешь.
–А как же амбиции?
– Я бы сказал, что амбиции – это последнее, что меня волнует. Мы как-то посчитали, что с гастролями уже дважды совершили кругосветку: Северная, Южная Америка, Азия, Гонконг, Макао… И когда ты набрал кучу призов и театральных премий, то всё это уже не мотивация – ни деньги, ни карьерный рост. Появляется что-то другое. Назовите это как угодно – служение, чувство долга. Я испытываю здесь определённое напряжение. И это очень хорошая вещь, с ним можно работать.
– Наверное, неправильно с точки зрения классического подхода к театрализованному представлению. Но я люблю, когда в постановке задействованы 2–3 человека, которые полностью погружены в процесс. Для меня это идеальная форма работы. Хотя однажды в Сербии я поставил спектакль со 100 певцами. Меня попросили сделать большую постановку ко Дню освобождения. В основе лежала очень красивая легенда о том, как две тысячи сербов вышли против 6 тысяч турок и все до одного погибли. Но с этого началось освободительное движение Сербии. Я там играл финальную сцену – танец последнего раненого солдата. Когда я упал, то должен был услышать музыку. Вместо неёуслышал странный нарастающий звук. Оказалось, это в голос рыдали женщины в зале. Сейчас есть предложение поставить этот спектакль с Сибирским хором. Разумеется, сюжет будет немного перестроен, ведь подвиги сербов в России мало кого интересуют. Новая постановка будет называться «Песни земли».
–Вы поступали в медицинский институт, но врачом не стали. Как получилось, что теперь вы режиссёр?
–Что вы имеете в виду?
– Вот представьте, мама с малышом идут в садик. Для взрослого человека это просто передвижение из точки А в точку Б, а для ребёнка это и есть жизнь: лужа, палка, муравьи – всё такое интересное. Науке это безразлично, она ориентируется на результат, а не на процесс. Поэтому с наукой пришлось завязать.
–И вы решили изучать муравьёв?
– Только не изучать. Изучают учёные, а актёр проживает эти мгновения, углубляя их, доращивая измерения и смыслы… Каждый театрал волен взять со спектакля что-то своё или не брать ничего. Я никогда не настаиваю. Моя задача быть такой несоциальной достаточно обнуленной болванкой, которая транслирует любые смыслы, но транслирует их с некоторым замедлением, позволяя зрителю правильно расставить пунктуацию. Рассмотреть саму возможность того, что пунктуация может быть расставлена по-другому. Помните: «Казнить нельзя помиловать!»
Учусь у детей
–В повести Горького «Мои университеты» на смену мальчику с широко распахнутыми глазами приходит взрослый человек. Какие были ваши «университеты»?
–Что такого было в этом спектакле?
– Даже не могу объяснить, настолько это было мощно, свежо и ни на что ровным счётом не похоже. Я просто понял, что это моё, и не ошибся. Могучий – это человек, который слепил меня из глины. Это не касается каких-то технических приёмов и навыков. Известно, что все театральные академии, включая те, в которых я работал как педагог, – в Будапеште, Берлине, Польше – учат именно ремеслу. Но самая важная работа – это создание артиста. При том что создать его невозможно, его можно только повести. И вот Андрей это сделал – подвёл к очень жёсткой стене и заставил меня собственными силами её сломать. Это была граница между искусством и жизнью.
–А почему не оставить театр для сцены, а жизнь – для друзей и близких?
– Могучий мне говорил: «Учись у своих детей, пока они не пошли в детский сад». Потому что система, образовательная или любая другая, работает так, что всё единичное, уникальное и сомнительное ею исключается, подгоняется под единый формат. Потом эта «форматность» живёт в нашем теле, влияет на наши мысли и поведение. Я ещё веду актёрские тренинги, мне доводилось наблюдать много таких случаев. Приходится сначала брать и мягкой щёткой все эти слои снимать. Стереотипы движения не только актёрам мешают красиво передвигаться по сцене. Если мы привыкли всегда обходить препятствие справа, а сейчас там столб, то у многих годы уходят на то, чтобы изобрести что-то новое: перелезть через этот столб или пролезть под ним. Когда всего-то бывает достаточно шагнуть в сторону. И когда люди понимают это, с ними начинают происходить разные вещи. Иногда смешные.
–Например?
– В Новосибирскемои знакомые мне рассказали забавные случаи. Например, когда один молодой человек начал зарабатывать в два раза меньше и сказал, что ему, наконец, хватает этих денег. А другая девушка, напротив, стала зарабатывать в два раза больше, потому что перестала тратить кучу времени впустую.
Смотрите также:
- Дирижер Айнарис Рубикис:«Как только мы ставим спектакль на религиозную тему, начинают происходить странные вещи» →
- Забытые старики. Куда уходят легенды новосибирских театров? →
- «Свободу никто не может отнять» →