Любить небо до дрожи
nsk.aif.ru: Владимир Михайлович, как вы свою профессию в жизни выбрали?
Владимир Горелкин: Для меня самого до конца не ясно. Помню, лето, над деревней моей Ярково самолет пролетел. Ил-28. Видимо, зона пилотажа была где-то рядом. Подумал: «А я ведь буду летчиком». В семье у нас авиаторов не было. Единственное, что я слышал фамилию Покрышкина. Отец всю войну прошел артиллеристом, орден Красной Звезды и два ордена Отечественной войны имел, но говорил: «Да что я? Вот Покрышкин!» Не знаю, помнит ли кто свои детские мечты, но я о своей с тех пор не забыл. Был слаб физически и картавил, но к концу школы натренировался, закалился и букву «р» исправил. В авиационное училище поступил влегкую. Всунул голову в очень серьезное дело, рискнул. И никогда не пожалел об этом.
— Хорошее образование нашим летчикам давали?
— Изумительное! Сравнить сегодня, увы, не с чем. Я застал расцвет отечественной авиации. Тогда воспитывали высококлассных специалистов, каждые пять лет в стране проходило перевооружение на новую авиационную технику. За четыре года в училище освоил три типа самолетов, выпускался на сверхзвуковом реактивном бомбардировщике Як-28 — «шило». Хотя родным для меня стал Су-24. Налетал на нем больше 2300 часов, совершил не менее пяти тысяч вылетов. Но хорошо помню свой первый полет с инструктором на Л-29. На закате солнца заходили на посадку, и он дал мне подержаться за ручку управления. Я впервые ощутил, что такое реактивный самолет, передо мной небосвод и вся земля! Признаюсь, небо я полюбил до дрожи.
— Как военный мечтали повоевать?
— Нет! Хотя я и боевой летчик до мозга костей. Проверить на что способен, что могу — да, хотел. Но для этого были учения. Не встречал таких, кто бы рвался на войну. Но мы понимали: если что — всегда готовы. В Чечне наш полк выполнял боевые задачи. Было трудно: мирная жизнь тут, школы, детсады. Но совесть моя чиста. Уничтожить технику бандитов этих и тому подобное — да, и мы достойно выполняли эти приказы. Наград за Чечню мой полк не имеет, слава Богу.
Приземление на «брюхо»
— А «Орден Мужества» за что получили?
— Я тогда служил в Забайкалье. Аэродром Бада, 1998 год, 16 января. Мороз 40 градусов, ветер 15 метров в секунду. Летали в сложных метеорологических условиях. При заходе на посадку шасси не вышло. Многочисленные попытки выпуска ничего не дали. Чтобы с аэродрома увидеть, в каком положении стойка— то, на что приземляется самолет — прожекторы подняли вверх. В памяти осталось: летим как в туннеле, так красиво! Руководитель полетов с земли говорил, что стойка вроде бы вышла, а сигнализация в нашей кабине говорит, что не вышла. В зону катапультирования решил не уходить: если бросим самолет, до населенного пункта километров пятнадцать, лес, ночь, мороз, волки — долго не протянешь. А если еще при этом получишь травму — замерзнешь. Приняли решение садиться. Выработали топливо почти до нуля, убрали шасси, сбросили фонарь, как положено по инструкции, заходим на посадку на грунтовую полосу — и на «живот», как были, так и пошли. В этот момент голова работала как ЭВМ, такая ясность ума! Все до точки, до запятой вспомнилось, всплыли все нюансы, которые могли произойти. И никакого страха. Снега на поверхности земли сантиметров пять, грунт бугристый, как вспенившийся бетон. Ударом отлетевшего куска от грунта при приземлении немного повредило обшивку правой половины стабилизатора, 20 секунд пробег — и остановились. Непривычно так вышли из самолета: шаг через борт — и вот она, земля. Потом, когда анализировали причины, подняли краном машину, выпустили стойку. Инженер взял лом, приложил усилия – и стойка ушла. Правильное мы приняли решение!
— Дома рассказали?
— Жена почувствовала. Только доложил командующему — звонит по военной линии: «Чего у тебя случилось? — А ты откуда знаешь? — А что, случилось что-нибудь?!» Она ведь везде со мной — не всем офицером так повезло. Когда в Грузии служил, когда в осаде сидели, эвакуация шла, до последнего момента была со мной. Одна и единственная моя женщина. Трудно быть хорошей спутницей жизни военному. Надо понимать специфику службы. Не истерить даже когда опасность и страшно. Мы летчики — фанаты, и это тоже трудно.
— Как вы оцениваете отечественную авиационную военную технику?
— Она самая надежная. В ней заложен гораздо более высокий запас прочности, нежели, скажем, в заграничной — по прочностным характеристикам их самолеты нашим уступают. Но качество радиоэлектронного оборудования лучше пока у них. В советские времена ВВС теряли по разным причинам до сотни боевых самолетов в год — почти дивизия. Это очень много. Но и масштаб армии был иной. Сейчас летаем мало, на несколько порядков численность армии и самолетов сократилась, но техника гораздо более надежная стала. Большой урон понесла наша авиация неправильными и безграмотными действиями некоторых руководителей и военных начальников. Сейчас, после почти двадцатипятилетнего развала нашей промышленности, потери квалифицированных кадров наметился подъем в авиационной индустрии. С приходом нового министра обороны офицеры в войсках отмечают перемены к лучшему, оптимизм появился, слава богу. Но нужно время, чтобы до конца изжить то плохое, что было сделано. Ведь я помню, когда нас, военных, поставили в такое положение, что мы не нужны. И стыдно было носить форму и многие боялись ее носить! Но я скажу так: порядка в армии даже в самые худшие времена было гораздо больше, чем сейчас на гражданке во многих организациях.
Ощущения космонавта: люди, я вас не узнаю!
— Когда в последний раз вы сидели за штурвалом?
— В 2008 году. Я и не знал, что это будет мой последний полет. Выполнял учебные задания, все шло как по маслу. А потом стало понятно — летать нельзя, министр обороны приказал уволить тех, кто достиг определенного возраста. Грустное событие, для всех летчиков грустное. Всегда казалось, что пролетаю всю жизнь. Уволился 31 декабря, а уже в январе приступил к гражданским делам. То, что мне тошно показалось на земле — не то слово. Такого количества безобразия и безобразников, с которыми столкнулся — не честных, не выполняющих свои обещания — я не видел. Иной раз у меня ощущение космонавта, 38 лет назад улетевшего в космос и вернувшегося на Землю: люди, я вас не узнаю! В армии я знал порядочность, честность. А тут, порой, не знаешь, кому можно доверять.
— Вы тогда пришли в детский дом, чтобы создать авиационный кадетский корпус?
— И сразу столкнулся с сопротивлением персонала. Воровство процветало. Деньги выделяли на детей-сирот огромные, а они ходили ободранные. Голодными не были, но питались незавидно. Удивляла серость, дикость, непонимание людей, имеющих высшее педагогическое образование. Начались интриги, кляузы, стали таскать в прокуратуру. Но все преодолели. Сегодня в кадетском корпусе обучаются 160 детей из 13 регионов России: 7 сирот, остальные — «домашние», но у 30-35 % семьи неполные. В числе кадетов 28 девочек. Кстати, мои внук и внучка учатся здесь — хотят идти по летному профилю.
— О чем еще мечтаете?
— Две мечты есть. Возродить мое родное училище на той же территории, в том же статусе. И в Новосибирске создать летную школу. Этот город должен иметь свое учебное заведение, которое будет готовить кадры для Сибири. Если это случится, я буду несказанно счастлив. И еще… хочется в небо. Порой все бы бросил и улетел куда-нибудь. До сих пор нет-нет, а ловлю себя на том, как готов потянуть руль автомобиля на себя. Зажмут на дороге, а я бы вот так перевернул — и между автобусами прошел! У самолета, наверное, какая-то своя душа есть. Слетал, похлопаешь его по борту, как товарища. Железка железкой, а отношение к нему как к живому существу. И не только у летчика. Выходишь после полета, в горячке весь, а там толпа народа: «Товарищ командир, как то работало, а как это?» И все они довольны, когда все работало. Они ведь знают: как его подготовили на земле, так и слетаешь.
Новосибирский летчик Михаил РУССКИХ: знаю, откуда беды нашей авиации 
Ахтунг, Покрышкин! Легендарный летчик стал трижды Героем СССР во время войны 
"Война в Афганистане была не зря" 
Россия и Китай станут друзьями навек?